Не до людей

Через месяц выйдет моя первая книга, меня назвали талантом, подающим надежды, а значит, таланту нужно помочь. Вот и стали мне помогать. Сидели за столом мужчины в костюмах, в обуви из век крокодилов, за каждым по охраннику, а я в футболке, кроссовках с дыркой на боку, и в животе бурчит, потому что второй день не ем.

А они сидят и называют вслух цифры, которые готовы потратить на издание моей книги. Мне неясно, о чем они говорят, да я и идти не хотел, но сказали, что я должен быть. Должен. Значит, быть. А я как- то не очень счастлив. Ну, книга. Ну, хорошо. Но, когда мужчины в обуви из век крокодила, а я в дырявых кроссовках, тоскливо как-то. Хотя, мой агент обещает, что все стороны будут довольны. Но у меня пока не очень получается.

Мы выходим на улицу, они по машинам, предлагают подвезти, я отказываюсь — мол, погуляю. Хотя гулять не хочу, домой хочу, на балкон, где на расстоянии вытянутой руки белый налив и абрикос, но как представлю, что сиденья в их машине из слоновой кожи... Спасибо, я пройдусь. На метро денег нет, а по всему городу плакаты с моим лицом. Мол, писатель, презентация книги, число, время. Я надеваю очки, чтобы не узнали. Стыдно. Говорят, на презентацию придет много людей, мне нужно будет улыбнуться, расписаться, сфотографироваться, периодически вставать и говорить что-то веселое, чтобы в очереди не скучали. Я уже сейчас пишу список шуток, но они почему-то несмешные.

Ночь.
Квадратная комната.
Свежий воздух из окна.
За окном сад с белым наливом и абрикосом с детский кулак.
А в комнате деревянный пол.
Лампочка без плафона и послушная кошка в ногах.
Бумажные самолетики по всей комнате.
Я наконец-то научился их делать.

Когда-то я был влюблен, и меня любили. Просто был взгляд, и я подошел, она не была против, она даже была за. Мы говорили о бессмысленных вещах, которые тотчас же забываются, пили чай, и нам не нужен был третий. У нее под ногтями была земля — сегодня днем она была у бабушки, помогала ей, полола сад. Она не стеснялась своих черных ногтей, и меня они не смущали.

Мы любили ходить в аэропорт и смотреть, как летают самолеты. Она мне говорила: «Молись, чтобы они не упали», — и я покорно молился. А потом она ушла к другому, а мне осталось лишь смотреть в небо и молиться, чтобы самолеты не падали. Мои бумажные падают, но я уже не молюсь. Перестал молиться, когда, работая таксистом, возил проституток к батюшке в церковь. А потом видел, как они по церкви тягают тумбу с деньгами. Так они убивали время.

Ранее утро.
Солнце еще сомневается: выходить ему иль не выходить.
Дети так неохотно идут в школу, держа за руки пап.
Взрослые так неохотно идут на работу, держа в руках дипломаты.
А я, свесив ноги с балкона, просунув голову через широкие прутья, ем яблоко.

В обед сестра привезет племянницу и мне нужно будет о чем-то с ней говорить, только я не знаю о чем. Она не будет стесняться задавать мне вопросы, которые взрослые задать стесняются. Она будет долго сидеть у меня на коленях, молчать и смотреть на колокола. Она будет неумело бегать, неумело есть, неумело говорить, но она будет. Она будет читать буквы с витрин и спрашивать: «Почему все по-английски, мы что, англичане?»

А потом она меня поцелует в щеку и скажет, что ей со мной спокойно и хорошо. И этот маленький человек даже представить не может, что каждый раз своими простыми поступками спасает жизнь другому человеку. Мне. Когда ты с маленьким человеком идешь за руку и говоришь с ним, то все кажется так просто, так легко. Ты понимаешь, что важно, что нет.