Елена Альшанская: «Однажды в больнице я увидела детей, к которым никто не подходил»

Я училась на философском факультете, мне это нравилось, и я знала, что это будет у меня получаться: учить людей думать. Но в 2004 году я попала с дочкой в подмосковную больницу и увидела детей, которые лежали в боксах совершенно одни. «Отказники», — сказала мне главврач. У них нет родителей, и у медсестер нет времени ими заниматься. Нет одежды, нет подгузников — ничего не заложено в бюджете. На тот момент в больнице было около тридцати малышей. Я не могла спать, представляя, как дети часами лежат одни, пытаясь докричаться до взрослого, который подойдет и разве что положит на подушку бутылку с молоком.

Первое, что я сделала, когда выписалась, собрала и привезла в больницу «газель» с одеждой, питанием, средствами гигиены. Через две недели мне позвонили и сказали, что все закончилось. Я снова стала обзванивать друзей, и оказалось, что все, кто откликнулся в первый раз, совсем не рассчитывали на регулярность и уже выгребли свои антресоли. Тогда я написала в живом журнале, на родительских форумах и параллельно пыталась найти концы: почему нет финансирования и что с этим делать. Вместе с единомышленниками стала обивать пороги министерств и ведомств, писать письма, добиваться встреч. В итоге в Подмосковье часть расходов на детей-сирот в больницах была включена в местный бюджет. С этого все и началось. Когда вспоминаю ту свою сильную реакцию, думаю, что во многом она была связана с тем, что у меня самой был маленький ребенок.

Когда моей дочке было семь месяцев, я вышла на балкон снять белье. Порыв ветра захлопнул дверь, и я осталась запертой на балконе. Передо мной стоит пеленальный столик с ребенком, я его вижу, но не могу туда попасть. Муж возвращался только поздно вечером. Балкон выходит на заброшенную стройку, мне даже кричать некому. Я стояла там минут двадцать, я видела, как дочка спала, как проснулась. Как плакала, все сильнее и отчаянней, как менялось ее лицо, как менялся плач. Я стояла за стеклом и ничего не могла сделать. В итоге я сумела найти старый цветочный горшок, разбить стекло и выйти.

Я видела, что пережил мой ребенок, и представляла, что чувствуют дети, у которых эти часы никогда не заканчиваются, превращаются в сутки, недели, месяцы. Я видела этих детей — это чудовищное, тотальное отчаяние. Однажды в больницу привезли девочку месяцев девяти, которую забрали у мамы. Ее посадили в бокс одну. За стеклом ходят люди, она смотрит на них, взывает к ним, но никому не разрешают туда зайти, потому что карантин. Девочка рыдала час, держась за кроватку замертвевшими пальцами. У нее в глазах был ужас. Я уверена, что это навсегда с детьми остается. Этот страх и одиночество.

Просто пройти мимо этого и вернуться к своим жизненным планам, конечно же, не получилось. Вначале казалось, что главное — обеспечить детей материальной помощью. Потом мы стали устраивать в больницы нянь. Потом — искать приемных родителей. И только потом пришло осознание, что у этих детей есть кровные семьи. Первой мыслью было: это плохие люди, кукушки, они бросают детей, с ними какой разговор? Но оказалось, в большинстве случаев дети изъяты из семей из-за того, что родители не справляются с какой-то ситуацией: условия жизни тяжелые, нет ресурса, нет опыта. Часто нет близких, которые поддержат. И если, например, мама теряет жилье, работу или расстается с партнером, она остается один на один со своими проблемами.

Мы постепенно вникали в проблемы, искали специалистов, литературу — двенадцать лет назад этого было очень мало. Сегодня «Волонтеры в помощь детям-сиротам» — большая организация и работает по четырем направлениям. Мы помогаем ребенку остаться в родной семье. Сопровождаем приемные семьи. Поддерживаем тех детей, кто все еще остается заложником детских домов.

Наша четвертая программа — попытка изменить общественное отношение к теме, переобучить кадры государственных организаций, помочь коллегам освоить технологии помощи детям.

Во многом благодаря нашему фонду изменилось законодательство, регулирующее работу сиротских учреждений. Теперь пребывание ребенка в детдоме считается временным, а приоритет — возвращение его в кровную семью или устройство в приемную. Группы детей должны быть разновозрастными, условия — приближены семейным, и сама группа должна быть мини-квартирой, а не огромной казармой.

Понятно, что эта история не на один год, она требует перестройки сознания. Мы приезжаем в разные регионы, смотрим, как меняется или не меняется жизнь в детских домах. В одном детдоме в Нижегородской области нескольких детей навещают бабушки. Мы спрашиваем: почему они их не заберут? Оказалось, опека против. Потому что у одной бабушки туалет на улице, у другого чтобы помочь им изменить условия, их признали несоответствующими, и маленьких детей лишили семьи, они целый год сидели одни в детском доме.

Нужно пересмотреть все подходы к оказанию помощи. Когда кровная мама получает на ребенка-инвалида денег в десять раз меньше, чем приемная, понятно, какой посыл дает государство семье: сдай инвалида в детский дом, чужим людям, и тогда я буду его поддерживать. Отсутствие поддержки кровной семьи — вот что нужно менять. Я надеюсь, мы обязательно этого добьемся.

Перед Новым годом все бросаются собирать деньги на подарки в детские дома. Есть такой миф: сиротам нужен праздник. Но что этот дар в реальности дает? Кому нужен и какие у него последствия? Ведь одиночество ребенка с этим подарком никак не прекращается. Взрослые дяди и тети приехали в учреждение, осыпали детей игрушками — и уехали домой, к своим семьям. А что же ребенок? Он уже пережил опыт предательства, мама его оставила. И сейчас повторяется тоже самое — он никому не нужен, он всем чужой, его единственная ценность в том, что он бедный и несчастный. Ему за это дают какие-то материальные блага, и они в конце концов становятся самоценностью. Он не умеет строить отношения с людьми, не умеет испытывать радость от отношений — только от обладания предметами.

Например, можно помочь нам оплатить педагогов, чтобы ребята из учреждений поступали не только в пту, а могли найти себе лучшее применение, поступить в вуз, строить свою жизнь дальше более благополучно. Или психологов — для мам, которые стоят на пороге чудовищного шага, отказа, а могли бы остаться с ребенком, и тогда чужому дяде не пришлось бы ехать в детский дом с подарком. Можно перечислить деньги в фонд (на сайте otkazniki.ru есть все наши программы), а можно — посмотреть, кто живет с вами в одном подъезде, и купить корзину продуктов в семью, где у родителей нет средств, чтобы накрыть вкусный стол детям к празднику.

Насте уже тринадцать. Она выросла в среде, которая помогла ей сформировать правильные взгляды на многое. Пока дочь была маленькой, я два-три раза в неделю брала ее с собой в больницу — гулять с детьми. Оставить дома было не с кем, мои родители — в Риге, родители мужа — в Новосибирске. Я сажала ребенка в кенгурушку — и вперед. Она там играла с разными ребятами, иногда это были дети с инвалидностью, которые вообще могли только лежать, и Настя подстраивалась под каждого, с каждым находила способ взаимодействия.

Сегодня историю про социальное сиротство Настя знает лучше и больше, чем историю страны. Правда, раньше, глядя на меня, говорила, что не хочет заниматься ничем подобным, потому что это отнимает слишком много времени. Да, я вижусь с дочкой меньше, чем хотелось бы. Мы не можем ходить так много в театры или в какие-то другие места... Но у нас есть взаимопонимание — это главное. А недавно дочь стала мечтать о том, что у нее тоже будет свой фонд, смотрит в сторону экологии, хочет спасать Землю, как и все подростки.

Что будет дальше? Посмотрим.