Мать русского модерна Елена Поленова: повезло в искусстве, не везло в любви

Да, надо сказать, на творческом пути Елене Поленовой всегда везло. Судьба старалась идти навстречу её дарованию. Настолько старалась, что, кажется, даже убирала с пути Елены то, что считала лишним — заставляя художницы переживать настоящие трагедии.

Брат и сестра Поленовы родились в семье статского советника Дмитрия Поленова, археолога и библиографа по призванию и чиновника по роду деятельности. Его жена Мария, урождённая Воейкова, увлекалась живописью и писала рассказы для детей. Ей хватило педагогического таланта обратить внимание на таланты детей и развивать их, а её мужу — средств на то, чтобы дети даже не задумывались о быте.

Для обучения живописи пригласили Павла Чистякова, тогда ещё молодого и малоизвестного. Историей с детьми занималась бабушка по матери, Вера Николаевна. У неё были свои методики. Чтобы дети лучше запоминали историческую роль князей, она заставляла учеников рисовать генеалогические древа и имя каждого князя раскрашивать по-разному. Красным — храбрых князей, золотым — добрых и чёрным — дурных.

Летом Вера Николаевна увозила детей в деревню под Тамбов, чтобы они окрепли на свежем воздухе. Ехать на лошадях было долго, и бабушка развлекала в пути внучат народными сказками. Елену они зачаровывали. В деревне девочка с любопытством рассматривала всё «народное» — вышивку, резьбу, росписи на предметах быта. Это сейчас стульчик, разрисованный под хохлому, есть чуть ли не в каждом детском саду, а малышам обязательно показывают глиняные свистульки, гжель и прочие народные промыслы.

Городской ребёнок конца девятнадцатого века мог вообще до совершенных лет ни разу не прикоснуться к народным русским искусствам. Поездка в деревню была для Елены путешествием в сказочную страну, в параллельный мир, где даже люди, вроде бы, говорят так же, как ты, а всё равно по-другому.

Веру Николаевну познакомили с русскими сказками и песнями в доме Гавриила Державина, где она воспитывалась, потеряв родителей. Державин сам увлекался русской культурой, несмотря на то, что в глазах большинства образованных людей России она была чем-то вульгарным, дикарским, не стоящим внимания.

Чистяков рано признал в Елене художественное дарование и рекомендовал дать ей как можно лучшее образование. Но в Академию художеств, где учился Василий, Елена поступить не могла — туда не принимали девушек. Так что с четырнадцати лет она посещала заведение, которое считалось попроще — Санкт-Петербургскую рисовальную школу Общества поощрения художеств. Наставником юной художницы был Крамской.

В девятнадцать лет родители оплатили Елене и Вере поездку в Париж. Считалось, что всякий уважающий себя художник должен хоть немного поучиться именно во Франции. Вернувшись, Елена пришла в мастерскую Чистякова и работала под руководством своего любимого детского учителя. Главной темой её акварелей стала скромная красота русских цветов, затенённой лесной опушки. Вскоре особую прелесть, выразительность её маленьких пейзажей заметил Третьяков. После того, как он начал скупать акварели Поленовой, на неё обратили внимание и критики с коллегами. Казалось, ей так и суждено войти в историю — как певице нежной, неяркой русской природы.

Но в 1877 году Россия начала войну с Турцией. Елена бросила всё и уехала к сестре Вере в Киев: в госпитали города свозили раненых со всех фронтов. Вечером молодые женщины учились на медицинских курсах, ночью ухаживали за ранеными, с утра спешили на работу — Елена преподавала рисование в школе, а после работы и до курсов забегали домой и в госпиталь. Спали урывками, перед рассветом.

Там, в госпитале, Елена полюбила талантливого врача Шкляревского. Любовь крепла с каждой минутой, и молодые люди заговорили с родными о свадьбе, но родители Поленовой стали на дыбы. Кто он такой, чтобы претендовать на их дочь? Они — дворяне, он — мещанин. Их Елена — гений, а он — провинциальный докторишка.

Возражения были высказаны в настолько некорректной форме, что Шкляревский сразу оставил затею — его гордость болезненно задели. Для Елены лёгкость, с которой её оставил любимый, была ужасным потрясением, и не меньшим потрясением — жёсткость родителей, которые прежде поддерживали любое её начинание, от которых она не видала никогда ничего, кроме заботы и ласки.

После расставания со Шкляревским Елена навсегда отказалась от романтических планов и полностью сосредоточилась на искусстве. Продолжила искать себя — ездила на грант Общества поощрения художеств в Париж учиться керамике, окончила Высшие женские курсы, с подругой объездила Волгу, Дон, Кавказ и Крым, рисуя местную природу. А потом в её жизни случились Мамонтовы и Абрамцево, и всё, наконец, встало на свои места.

Поленова и в детстве увлекалась русским народным искусством. Но у Мамонтовых она постоянно общалась с Васнецовым, певцом Древней Руси, и Елизаветой Мамонтовой, женой Саввы Мамонтова, большой любительницей декоративно-прикладных русских искусств. Васнецов заставил Поленову задуматься над тем, что русские дети по сути растут на иностранных сказках и западных образах. Они не знают, как выглядят Баба-Яга и её избушка, хотя отлично представляют себе пряничный домик ведьмы, которая хотела съесть немецких Ганса и Гретель.

Елена принялась с увлечением иллюстрировать сказки, собранные легендарным фольклористом Афанасьевым (они выпускались как полном варианте, так и в адаптированном детском). Некоторые сказки она и сама знала с малых лет, порой в другой версии, так что на иллюстрациях появлялись детали, которых не было в записях Афанасьева. Фактически, многие дальнейшие иллюстраторы детских сказок оглядывались на рисунки Поленовой как на образец.

Вместе с Мамонтовой Елена ездила в этнографические экспедиции, собирала и зарисовывала образцы народного визуального творчества. Ту самую резьбу, вышивку, роспись, которые так привлекали её внимание в детстве. В Абрамцево Васнецов и другие художники с удовольствием заглядывали в рисунки Поленовой в поисках материала и вдохновения.

Фактически Поленова стала одной из видных деятельниц отечественного стиля модерн, с русским акцентом. В этом странном, завораживающем синтетическом духе Поленова проектировала мебель, расписывала посуду, создавала дизайн для текстиля и обоев.

Орнаменты Елена рисовала стремительно, придумывала на ходу, порой брала из своих снов. Помогали не только сны: у Елены была синестезия, «путаница чувств», и краски, узоры для неё буквально звучали, то есть — издавали звуки, сплетались в мелодии. Наоборот тоже работало: слушая музыку, Поленова видела орнаменты и спешила их зарисовать.

Тем временем в её жизнь плотно вошёл ещё один мужчина, молодой художник Алексей Головин. Тринадцатью годами младше, очень обаятельный, очень талантливый, он занимал мысли Поленовой и, возможно, её чувства. Во всяком случае, их письма друг другу полны теплоты. Постоянно упоминает Поленова Головина и в переписке с друзьями. Принимает в нём огромное участие, присоединяется к его занятиям пастелью, сама постоянно наставляет в живописи, сотрудничает с ним, разрабатывая интерьеры в русском духе. Они даже картины рисуют на одни темы!

Головин отвечает Елене не просто дружбой, а нежностью. Чувство ли это ученика к любимой учительнице? Нечто большее? Между ними — большая разница в возрасте и обет Поленовой посвящать свою жизнь искусству, только ему. Если между ними был роман, то это был роман душ. И он очень сильно повлиял на Головина как на художника и человека.

Увы, роман этот не смог ни длиться долго, ни разрешиться хоть сколько-то определённо. Поленова с детства страдала сильнейшими головными болями — возможно, у неё были проблемы с сосудами. А в возрасте сорока шести лет она попала в дорожную аварию. Экипаж с ней перевернулся, художница сильно ударилась головой о мостовую. Боли стали почти непереносимыми. Головин, навещавший её постоянно, с горечью писал, что зрелище очень тяжёлое: Поленова в ясном сознании, притом совершенно утратила память и очень страдает. Их общая знакомая, английская журналистка Пикок отмечала, что смерть Елены станет серьёзным ударом для Александра: шесть лет такой дружбы...

Во время очередного приступа головной боли Поленова умерла. По ней скорбели все художники из окружения Мамонтова. Её смерть стала огромным горем для брата. По настоянию Головина тот занялся художественным наследием Елены, чтобы сохранить для потомства как можно больше. В память о ней Василий вместе с братом Алексеем учредили премию в 300 рублей для молодых художников, желающих обучаться за границей. Головин уехал из Москвы и долго больше не заглядывал в Абрамцево.