«Есть женщины, которым не надо рожать» Как недостаток любви разрушает нашу жизнь
Про детские травмы об родителей все знают. В смысле, наверное, почти каждая взрослая девочка в какой-то момент, прочтя статьи и книги о силе мамипапиной недолюбви — как же их пропустить, когда они всюду, — входит в болезненный этап жизни под названием «теперь я знаю, кто во всём виноват». Тут достаётся и маме, и папе — и мысленно, и словами достаётся, и довольно часто — поделом — за то, как непрофессионально они сыграли — и продолжают играть — роли родителей. Я помню себя в этом периоде (признаться, до сих пор иногда туда вваливаюсь, но энергично вытягиваюсь обратно).
Помню свои претензии — всегда можно найти к чему придраться.
Я тут пообщалась с племянницей летом и поняла: невозможно быть идеальным родителем: даже очень-очень её любя, я иногда срывалась и обижала её невольно, и это была моя проблема, не её.
Правда, я всегда просила прощения. Правда, мне от этого не легче, потому что и себе я, нечаянно обижая её, делала больно — я плакала зимой, вспоминая, как плакала она из-за того, что я не сдержалась и сказала что-то холодное, и мне хотелось срочно оказаться рядом с ней и говорить: прости меня, моя хорошая, прости меня, пожалуйста, я так тебя люблю, мне так ужасно жаль, что я тебя обидела. Я и сейчас плачу, стуча по клавиатуре.
Думаете, мамы и папы не вспоминают о таком и не корят себя?
Я думаю: вспоминают и корят. Только это ведь больно, признавать своё несовершенство и свою вину — больно. Просить прощения — больно. Не все умеют шагнуть в эту боль. Не хватает смелости, такта, мудрости, словарного запаса, в конце концов; да, «прости меня» есть не у каждого в словаре, и многим надо учиться встраивать это в него, проговаривать, пробовать на вкус, избавлять это от шероховатостей, как бывает, когда мы учим трудные выражения на чужом языке. «Я люблю тебя» — из той же оперы. И «я горжусь тобой». И другое — главное и простое.
Когда папа заболел, и мы все понимали, что скоро его не станет, я ждала — господи, как горячо, отчаянно и трудно я ждала, — что он скажет мне: «Прости меня, доченька». Ему — было за что. Всем есть за что.
Мне адово хотелось закричать: «Почему, почему ты не извинишься?! Ты же взрослый, ты знаешь, что скоро — всё. Почему?» Но я не закричала ни разу вслух. Слава богу. Уже после до меня дошло: он хотел это сказать. Очень хотел. Но он не хотел меня расстраивать — ведь эти слова напомнили бы мне, что скоро я вообще от него ничего не услышу. Напомнили бы про смерть. Про конечность. Неотвратимость. Прекращение дыхания.
В период «теперь я знаю, кто во всём виноват» сколько я наговорила (и до сих пор иногда говорю) маме — точного, хлёсткого, колющего, правдивого. Я умею, говоря правду, быть жестокой, ранящей, безжалостной, против меня у мамы — не такой хлёсткой, колющей и точной — нет оружия, нет защитной брони, она теряется и говорит: «боже мой, Наташа. Боже мой...». И я злюсь, потому что мне нужны контраргументы, расшифровывающиеся элементарно: «Доченька, я была не права, я ошибалась, я не такая идеальная, какой ты хотела меня видеть, я уставала, я боялась, у меня такие же, мать их, женские гормоны, как у тебя, волокущие тебя в срывы и истерики, в несправедливые наскоки, в колотьё подушки, как у всех, как у всех, ты ведь тоже — женщина, ты знаешь; прости меня за то, что я — такая». Она не говорит этого, она за многое себя винит, я знаю, я помню по истории с племянницей, как это горько, а ведь дочь ещё ближе, чем племянница, дочь в тебе росла, внутри тебя, я представить не могу — как это во мне живой человек. Словом, я ПОНИМАЮ, что тут не нужны слова, тут срабатывают иные механизмы неясного мне устройства, и всё же скатываюсь порой в обиду: меня недолюбили!
Но потом я наблюдаю за другими женщинами. За тем, что они говорят и пишут в соцсетях. Про себя как часть, вмонтированную во всеобщее большое нечто, где мы живём. Про то, как они себя ощущают в этом всеобщем большом — и в себе маленькой.
Я вижу: красивые, умные, невероятные женщины не верят — яростно, привычно — не верят в то, что они красивые, умные и невероятные. Они не могут сказать своему отражению в зеркале: ты крутая, ты лучшая, я тебя обожаю. Они не верят этому. Не верят себе. Себе — самому близкому и родному на свете человеку.
Я читаю это, сравниваю их представления о себе с их же фотографиями и испытываю потрясение. Это как смотреть на белое и слушать утверждение, что это — чёрное: начинаешь сомневаться, в порядке ли ты, утверждение-то звучит твёрдо.
Я читаю это, и мне хочется их обнять, этих женщин. Мне до кома в горле жаль тех девочек, которым не сказали, что они замечательные. Ни разу не сказали. Которым вместо этой очевидной вещи говорили дурацкое, бессмысленное: что у них неправильные ноги или уши, или веснушки не той системы, или ещё что. И они, маленькие, моментально и накрепко срослись с этой бессмыслицей, и решили, что это — и есть они.
При всём моём, как мне наивно видится, принятии невозможности родительского несовершенства (чёрт, оговорка-то по Фрейду — совершенства, я хотела сказать!) во мне никак не укладывается вот это: как можно не сообщать ежедневно дочери, что она — прекрасна?
В качестве вероятного объяснения (могу ошибаться) мне на ум приходит одно: родители их не любили. Будь на их месте другие рождённые девочки, их не любили бы тоже. Есть женщины (про мужчин не буду, другие схемы), которым не надо рожать.
Это нормально — не хотеть иметь детей, не иметь потребности и желания регулярно выдавать отдельному, пусть и выросшему в тебе человеку, безусловную любовь, когда её — мало.
Потому я благодарна маме и папе, — несмотря на их ошибки, огрехи, несоответствие их инструментов чувств моим мечтаниям о более продвинутых инструментах, — за безусловность их любви ко мне. За похвалы — я с детства знаю, что я красивая, чёрта с два кто убедит меня в обратном, — за гордость и восхищение моими победами и победками, за утешение в проигрышах, за ясное «мы с тобой».
Поэтому я не хочу — и боюсь, сомневаюсь: зачем мне это, это же навсегда! — детей: мне, даже при перечисленном, всё равно не хватает любви, чтоб ещё и делиться ею с кем-то всю жизнь, через усталость, отчаяние, страх, опустошенность, через столько, что я и вообразить себе не могу. Мне еще слишком мало меня самой.
Но я хотя бы верю улыбчивой девчонке в зеркале, которая спокойно и весело напоминает мне, что я — красивая. И умная. И талантливая. И что у меня всё получится. Мне благодаря этой вере — и не только этой, но то — другая тема, — ощущается фундамент под подошвами, и в ситуации «всё пропало!» — тоже. Есть поверхность, на которой можно что-то соорудить. А у них, не верящих, фундамента нет.
Я хочу вам сказать, представьте, что это голос матери или отца: ты — красивая, умная, талантливая. Да, ты. И ты. И ты. Каждая. Вот — правда. Мы с вами всё сумеем. Потому что мы есть любовь. А мало — вырастим. Обязательно.
Источник: Наташа Терентьева/Фейсбук (Социальная сеть признана экстремистской и запрещена на территории Российской Федерации)