Антон и его дети. Реальная история приемного отца

В школе, например, я никогда не боялся высказывать собственное мнение, которое, чаще всего, отличалось от мнения учителя. И это заслуга мамы. Критическое мышление, неготовность прогибаться и болезненная жажда справедливости у меня от нее. По этой причине по литературе у меня часто были двойки. Потому что мое видение Маргариты, например, категорически отличалось от «правильного». А физик так и вовсе не разговаривал со мной год, а также не вызывал к доске, не проверял мои работы и вообще отказывался ставить оценки. Потому что я посчитал несправедливой оценку за контрольную и пытался отстоять справедливость (так, как видел себе это в том возрасте) .

После школы пошел в училище. Отучился там отлично, а когда пришло время получать красный диплом, мне сказали, что надо сдать денег, иначе красный диплом не видать. И денег не было, и понимания, почему за заслуженный диплом надо еще и платить, поэтому пошли против системы, но справедливости, конечно, не добились.

Много лет спустя, когда я уже был директором «Домика детства», жизнь свела с замдиректора этого училища, которая стала к тому времени директором детского дома и творила удивительные по глупости и жестокости вещи. Нам удалось добиться ее увольнения. А она до сих пор уверена, что я мщу за красный диплом.

После училища – армия. После армии – работа. Сначала риелтором, потом по профилю – в IT. «Домик детства» появился случайно. Но сначала я «появился» в волонтерстве.

Случайно оказался вместе с коллегой на мероприятии в Доме ребенка. Меня тогда поразила сцена, которую лишенная прав мать закатила сотрудникам за то, что они «не так держат ее малыша». Потом приехал на мастер-класс для детей-сирот, после чего понял, что уже не смогу не приезжать – дети обступили и стали спрашивать, когда еще приеду.

В 2011 году мы с единомышленниками зарегистрировали общественную организацию волонтеров «Домик детства». Тогда работали с тремя учреждениями, но быстро разрослись: то ребенка переведут в одно учреждение, то в другое, и мы за ними ходили и оставались. К 2015 году мы работали уже в 15 учреждениях Самары и области. Начинали с «привезти памперсов» и «развлечь». Но быстро перешли на расширение кругозора, адаптацию детей к современному миру.

Видя, что происходит с ребятами после выхода из учреждений, пришли к необходимости готовить их к самостоятельной жизни – так начались кулинарные мастер-классы, профориентация, а потом – и Центр постинтернатного сопровождения. Сейчас «Домик» – это постинтернатное сопровождение, поддержка семей в тяжелой ситуации и информационная работа – рассказываем о волонтерстве, готовим добровольцев для НКО города и области. На мне – отчетности, общение с властью и СМИ, работа на сайте, участие в конференциях.

Но я бы не выжил в этом административном болоте, если бы не занимался и работой в полях. Поэтому я еще и волонтер, работающий на продуктовых раздачах, навещающий подопечные семьи, ходящий по судам, СИЗО и исправительным колониям, мечущийся вечерами в поисках морфина для паллиативного подопечного и готовящий плов в походах с ребятами-выпускниками.

При этом вся наша работа с выпускниками – обогревание космоса. И это, конечно, не способствует получению чувства удовлетворения от проделанной работы. К сожалению, проблемы, заложенные в ребят системой, зачастую невозможно полностью исправить. Последствия материнской депривации вкупе с выученной беспомощностью и расстройством привязанности – мощнейший коктейль, препятствующий социализации. Яд, мешающий жизни.

Самое сложное – невозможность измерить эффективность работы. Ну вот Вова, выпускник интерната, сел. И это как бы неуспех. Можно ставить нам двойку и закрывать за отсутствие результата. Но все 3,5 года, пока он сидел, мы ездили к нему на свиданки, возили передачи и ждали. И он знал, что его ждут. И отсидев, вернулся к нам, отучился на сварщика, прошел практику на заводе и завтра выходит на работу в мастерскую. Для меня это – признак эффективности. Но он настолько долгоиграющий, незаметный, трудноизмеримый, что власть его не видит. МинСоц считает нас ненужным сборищем неудачников, которые живут ради пиара и грантов. Я не могу доказать им, что история с Вовой – это успех, хотя для меня это очевидно.

Или вот Наташа. Родила первого ребенка, еще будучи несовершеннолетней. Его тут же изъяли и отдали на усыновление. Когда она забеременела второй раз – пришла к нам. И попросила помочь оставить ребенка. И уже третий год она с нами. А с ней – дочь Вероника. И это как бы нормально, и нет никакого геройства. Но если бы она к нам не пришла, то Наташа была бы без Вероники, а Вероника была бы в доме ребенка. И для меня это – очередное доказательство эффективности и успешной работы наших волонтеров и сотрудников.

Нужно, чтобы на первом месте стояли не ГОСТы и СанПИН, а ответ на вопрос «Что с ними будет дальше?». Когда-то мы проводили в детских домах кулинарные мастер-классы. Учили ребят готовить. Потому что им же в ДД дают все на подносе – первое, второе и компот. А выходя в самостоятельную жизнь, вдруг узнают, что дома или в общаге им никто готовить не собирается, что борщ не растет на дереве готовый, а посуду еще и мыть, черт возьми, нужно. И эти мастер-классы, конечно, были для многих из них откровением. Мы брали сумму – 1000 рублей например, и ехали в магазин с задачей накормить на эти деньги всех. Закупали, приезжали, готовили. Пока в один прекрасный момент директор не стал задавать очень важные, на его взгляд, вопросы: а есть ли у вас сертификат качества на продукты, а есть ли гигиенический сертификат у посуды, а есть ли у нас, волонтеров, кулинарное образование? И на этом история закончилась. Вот пока сертификат на ложку будет волновать директора сильнее, чем будущее его выпускника – ничего не изменится, к сожалению.

Отношения с властью у меня всегда были напряженные – нельзя, работая в таком количестве учреждений, не видеть проблем. Но, как оказалось, и говорить о них тоже нельзя. Несколько раз меня предупреждали: если буду писать о проблемах в госучреждениях, то вход мне туда закроют. И я старался решать вопросы на местах, но «места» чаще всего не реагировали.

Переломным моментом стала история Лолиты. Девочка родила в приюте в 15 лет, мы нашли волонтера, которая помогала ухаживать за ребенком. Потом ребенок заболел, попал в реанимацию – менингит. Месяц его лечили, выписали, но волонтер заметила, что с ним что-то не так. Мы стучались во все двери, просили показать его врачу, но нам говорили, что им виднее, когда это сделать. Через две недели ребенок умер, а я понял, что молчать больше не могу. Совместно с порталом «Такие дела» мы выпустили материал об этой истории, и тут же двери всех 15 учреждений перед нами закрылись разом. Так обрушилась вся системная работа, которую вели под сотню человек совершенно безвозмездно. И так, в том числе, началась и моя личная история отцовства.

С 2012, кажется, года, я сначала наблюдал, а потом стал и активным участником «кейса сиблингов», как я его называю. Родных братьев и сестер по закону можно передавать только в одну семью, разделять нельзя. Но когда речь заходит о жизни внутри системы, то там их можно, как кубик Рубика, вертеть во все стороны. Вот и эти четверо детей (три брата и сестра) оказались в трех разных учреждениях, а я взялся их возить друг к другу, организовывал встречи. Потому что скучали, плакали, не понимали, с чего вдруг они должны жить теперь порознь. И именно с этой истории началось мое противостояние с властью – когда вышел репортаж об этом на местном телевидении, мне тут же запретили их возить друг к другу, СМИ – рассказывать об этом, а администрации ДД – пускать меня.

Тогда я это преодолел, получив первую в своей жизни «гостевую визу». А когда получил, продолжил поездки и, конечно, продолжил рассказывать об этой истории. Спустя какое-то время меня спросили: «Слушай, как тебя заткнуть уже, а?» – «Да легко, – говорю, – заткнуть. Поселите их вместе». Их поселили в Сызранский детский дом. И мы радовались, пока не узнали, что юридически это, конечно, один детский дом, а физически – два корпуса в разных концах Сызрани. Один – для старших, другой – для младших, и ничего не изменилось. Поэтому пришлось продлевать разрешение и ездить туда.

А после истории с Лолитой, когда пришла пора продлевать разрешение, мне вдруг в нем отказали. С гениальной формулировкой: «В связи с отсутствием опыта воспитания детей». Пришлось судиться. В суде было смешно задавать вопросы опеке, как же так вышло, что несколько лет подряд они выдавали мне разрешение, опыт, значит, имелся, а тут он вдруг взял и испарился куда-то. Израсходовался. Может быть, так и выглядит выгорание?

Суд я выиграл, опеку обязали выдать разрешение, но было очевидно, что дальше будет сложнее. Решение закрыть вход везде было сверху и сама опека не до конца понимала, что ей в связи с этим делать – и вот делали, как могли.

Так и появилось – вынужденное на тот момент – решение забрать детей в семью. И у нас начался «медовый период». Я их забирал на выходные и каникулы, они проводили у нас в том числе и летние каникулы (мы тогда еще с девушкой жили, с которой потом, к сожалению, расстались), и это все было настолько прекрасно, что я не мог нарадоваться и был на сплошном позитиве: родительство – это же легко, черт возьми, чего вы все жалуетесь!

Антон очень быстро сообщил: «А в детском доме было лучше». – «Почему же? Чем же?» – «А там не заставляли мыть посуду».

Все это усугублялось тем, что забрал я их в мае, документы на них мне передали только в июле, а 1 сентября надо было уже идти в школы-колледжи. Всем четырем – в разные места. 2 школы и 2 колледжа в разных частях города. И мне одному надо было как-то все это успеть с ними – пройти всех врачей, сдать все анализы, собрать все справки, ходатайства и подтверждения и устроить их вовремя и без опозданий учиться. И это был такой непростой квест, что я до сих пор его вспоминаю с ужасом.

Потому что, например, ближайшая к нашему дому школа – элитная гимназия с иностранным профильным. И туда, конечно, мы даже не сунулись. Следующая по близости – обычная, с формальной точки зрения, школа, но все знают, что там учатся дети лучших из людей, поэтому мне там сразу сказали, что мест нет, и вообще плевать, что вы по адресу к нам относитесь. Потом я пошел в следующую, третью по удаленности школу. Обычную уже по всем параметрам, но меня там пустили только через порог к вахте подойти, узнали, зачем я, посмеялись и сказали гудбай. Два пятых класса, и оба переполнены. В отчаянии пошел в департамент образования, объяснил ситуацию, и только благодаря их давлению директор третьей школы согласилась переполнить переполненный класс моим Антоном. После чего я начал искать школу для Саши.

Плюс к этому разом надо было покупать всем всю одежду. Ту одежду, в которой я их забрал из детского дома, от меня требовали вернуть в детский дом. Дали список «арматурная ведомость» или просто «арматурка»: трое трусов, две майки, зубная щетка, мыльница, и вот это вот всё потребовали вернуть. Я аж рот раскрыл – там на эти трусы без слез не взглянешь: растянутые, изношенные, так еще и подписанные! И вы что, говорю, кому-то еще эти трусы с надписью «Антон» дадите поносить? И зубную щетку тоже? В общем, что-то вернул, на что-то забил, но ходить было все равно не в чем, поэтому отдельная гонка была по магазинам.

Учебный год – тоже такое себе развлекалово. Потому что у нас, конечно же, проблемы с учебой, и мне все рассказывают, какие у меня дети такие-сякие, я это выслушиваю, а потом мчусь везти одного к репетитору по английскому, другую – на танцы, первого забираю, везу на тренировку по тхэквондо, а сам пока бегу в магазин хлеба купить. Потому что по первой они его буханками съедали просто так (сейчас перестали, тьфу-тьфу).

Это частый вопрос. Ну вот Игорю, старшему, может, и не нужно это было. Он уже жил в общаге и пошел в семью ради младших. А вот все остальные – они сильно изменились за год. Сашку, например, мы сняли с противоэпилептических препаратов. Антон у нас очень умный. Иногда, кажется, слишком. Очень по-взрослому рассуждает и чем только ни интересуется. Это разительная перемена по сравнению с бездельем в детском доме. С Лешкой вместе мы нащупали то, что его по-настоящему цепляет – мотоспорт, ухватились за это и на нем только и едем. До этого совсем не учился, теперь бегает по преподам, сидит ночами за лекциями, лишь бы я оплатил очередную тренировку и купил очередной шлем. М – мотивация! И вот это все – как бы ответ на вопрос зачем им это.

Они развиваются в семье совсем по другой траектории. Да они просто – развиваются. Изменения коренные и с самоуважением, и с видением себя в этом мире. Поэтому, конечно же, любому ребенку важна семья. Старшие свободное время предпочитают проводить дома в одиночестве. «Слушай, мы в детском доме полжизни прожили, там никогда не было возможности остаться наедине с собой и полежать на диване. Дай нам сейчас покайфовать». Так они отвечают на 90% предложений пойти куда-нибудь вместе. Но все-таки ходим, конечно, и в кино, и в парки, и на пляж, любим выезжать на природу с пикником и очень любим дальние поездки. Весной – в Москву к друзьям, летом дети со мной в командировку ездили – на машине 3000 км, я читал лекции, а они познавали окружающий мир.

Пока меня нет, все свое свободное время они просиживают в телефонах. И я время от времени злюсь, ругаюсь и отнимаю телефоны. Но на самом деле, кстати, хочу сказать, что телефон – одно из важнейших средств обучения и познания, которые, например, Антон использует вполне себе с пользой. Смотрит познавательные видеоблоги, «читает» летнюю программу чтения, слушая аудио-видео версии произведений.

Вопрос, хороший ли я отец, – он, конечно, непроходящий. Черт меня знает, какой я отец. Точно не идеальный. В момент бузы на тему домашки или требований срочно купить что-нибудь дорогое я, бывает, не сдерживаюсь. Могу и накричать, и дверью хлопнуть. Но я совершенно точно из кожи вон лезу, чтобы все-таки стать хорошим отцом. Чтобы дать максимально возможное детям. Чтобы реализовать свои отцовские амбиции, коих у меня, как оказалось, немало. А оценку, думаю, дадут сами дети, когда вырастут.

Читайте также: «Эйфория проходит– начинается притирка»: сложная история хорошей приемной семьи