Тайна старого сада: как случайная покупка оказалась историей любви и культурным наследием

Волна интереса к Тарусе людей искусства началась с появления здесь художника Василия Поленова. Однажды, проплывая по Оке мимо этих мест, увидел прекрасный изгиб реки, за которым открывались прекрасные холмы, и понял, что хочет здесь жить. Только что он получил гонорар за работу «Христос и грешница», 30 тысяч рублей, и на эти деньги были построены знаменитая усадьба, Бёховская церковь, о которой Поленова попросили крестьяне, школа для детей. Естественно, к нему в гости стали приезжать друзья-художники: Коровин, Серов, Левитан. Постепенно они начали осваивать пространство вокруг, отправляясь на лодочке на другой берег в Тарусу — на ярмарку, в кабак, ещё куда-то. Кто-то покупал здесь свой дом и уже принимал своих гостей.

С конца XIX века здесь также жила семья Цветаевых, которые сначала ездили на дачу к родственникам, местным врачам Добротворским, потом обосновались в местечке Песочное, на высоком берегу Оки. Здесь и выросли девочки Цветаевы, и здесь, по признанию Марины Цветаевой, она провела свои самые счастливые годы. В то время Иван Владимирович Цветаев, профессор истории, археолог, искусствовед, готовил к открытию Музей изящных искусств (сейчас ГМИИ им. Пушкина). Погостить к нему приезжал коллекционер, меценат и стеклопромышленник Нечаев-Мальцов, который финансировал строительство музея и оплачивал поездки Цветаева за экспонатами. Бывал в Тарусе известный живописец Борисов-Мусатов, который здесь написал многие свои работы, и другие коллеги и друзья Цветаевых.

Среди тех, кому такое близкое поселение было запрещено, были члены семей репрессированных, потом амнистированных, потом диссидентов. Таким путём здесь оказалось много людей из творческой интеллигенции. Они обосновывались здесь семьями, целыми кланами, и многие живут в Тарусе до сих пор, «проросли» в неё. Вокруг них постепенно складывалось культурное сообщество. Люди приезжали в гости к знакомым или снимали свою дачу. Николай Заболоцкий провел здесь два летних сезона и написал множество знаменитых своих стихов.

В 1955 году здесь купили дом Паустовские, пленённые живописностью природы. Константин Паустовский приехал сюда из-за слабого здоровья, и был первым, кто решил бороться с неустроенностью Тарусы — тогда маленького, по сути, захолустного городка, без света, дорог, водопровода. Когда он увидел этих бабушек, которые спускаются вниз к роднику с коромыслами и потом по льду, поскальзываясь и расплёскивая воду, идут обратно уже в слезах, изможденные, несчастные женщины, он пишет свое легендарное письмо в «Правду» — о том, что город и его жители обделены вниманием и до какой степени им здесь тяжело жить, работать и лечиться. Письмо дошло до высоких инстанций, и спустя короткое время в Тарусе уже роют две артезианские скважины, проводят электричество, начинают строить жильё, прокладывать дороги.

Сюда переехали Белла Ахмадулина со своим мужем, художником Борисом Мессерером. Потом возникла практика посылать сюда выпускников московских художественных училищ, многие из которых здесь приземлились и тоже «проросли», у них здесь появились дети, потом внуки. Ну и конечно еще один поток творческих людей — это музыканты. В пятидесятых же в Тарусу попал Святослав Рихтер, который организовал в городе музыкальный фестиваль. Потому что, как и Паустовский, и как герой моего проекта Николай Петрович Ракицкий, Рихтер был уверен: искусство должно быть доступно всем и повсюду.

О Ракицком я ничего не знала и даже не слышала до тех пор, пока не начала искать дом. Я открыла Циан, увидела три объекта, которые мне показались интересными. Два из них – обычные дачные дома, а вот третий мне сразу показался странным. Обычно в таких объявлениях люди стараются дать много хороших фотографий в выгодных ракурсах, а тут — два снимка отвратительного качества, сделанных, видимо, на очень старый телефон. Одна из них — дремучий сад с фрагментом фасада, вторая — крупный план с изразцами. Когда я увидела эти изразцы, мой намётанный глаз, конечно, среагировал. Я поняла, что они достаточно старые, XIX век, а сам дом построен в 1929 году. Я сразу позвонила, спросила можно ли посмотреть. «А вы когда хотите?» — спросили меня. Я говорю: «Ну через минут 15». И через 15 минут я уже стояла перед калиткой.

Первое впечатление от дома: профильный забор коричневого цвета. Никакой магии, просто некрасивый забор. Но когда я распахнула калитку... Пройти здесь было тогда невозможно, все заросло, и, как в джунглях, надо было раздвигать растения, чтобы добраться до крылечка. И когда эти ветки начали гладить меня по плечам, и со всех сторон поплыли какие-то невероятные ароматы, потому что был июнь, цвела амурская сирень, когда на следующий день я вошла внутрь, почувствовала запах старых досок, увидела завалы хлама, сквозь которые проглядывало разное интересное, я начала осознавать, чем этот дом наполнен и что здесь может быть. Надо только взять тряпочку и стереть ту новую реальность, которой его «замылили». У меня было чувство, что я сделала шаг в прошлое и что дом при этом живой. Через три дня мы подписали документы купли-продажи.

Имя Ракицкого прозвучало уже в объявлении, и уже там было упомянуто, что он — известный агроном. Но в нём не было ничего о том, сколько он сделал для страны и для Тарусы. И моё знакомство с его биографией происходило постепенно, и постепенно я открывала для себя его масштабы.

Ракицкий вырос в бедной семье, которая не могла даже платить за его учёбу, а в итоге стал учёным, владел шестью языками, получил несколько образований, в том числе художественное в Италии. Стал одним из основателей Тарусской картинной галереи, передал туда свою коллекцию картин. Был выдающимся агрономом, занимался акклиматизацией растений, написал несколько книг об озеленении. В 1920-х годах возглавлял комиссию по борьбе с голодом. Умный и скромный человек с гуманистическими ценностями. И любящий муж, который, собственно, и оказался в Тарусе из-за жены.

Она была сестрой милосердия на Первой мировой войне, и, вернувшись в столицу, поразилась, как здесь всё идет спокойно, пышно и счастливо, в то время как на фронте страдает и гибнет простой народ. Софья Захаровна решила написать книгу, собрав свои воспоминания о том, что ей рассказывали солдаты. И эта книга — «Народ на войне» — сразу стала, как сейчас сказали бы, бестселлером. Её высоко оценило литературное сообщество. Ей вдохновлялись многие авторы, писавшие на тему войны. О ней писали: «Ни историк, ни социолог, ни беллетрист, ни политик не имеют права не знать этой книги». Затем Федорченко вернулась к работе на фронте, вскоре вышло продолжение книги. Параллельно Софья Захаровна писала для детей, истории о животных, стихи и прибаутки, сценарии кукольных спектаклей. В 1924 году её попросили поделиться тем, как была написана книга «Народ на войне». И Софья Захаровна призналась, что не вела дневников, а восстанавливала события и разговоры по памяти. То, что «Народ на войне» оказался не документальной прозой в чистом виде, а её литературной обработкой, вызвало бурю негодования у Демьяна Бедного, который надеялся использовать её «материалец» в своей книге. И он написал разгромную статью о том, какой она фальсификатор и как подделала историю. Началась травля. Отношение к Софье Петровне и к её книге изменилось. И хотя горячую поддержку ей выказывали и Чуковский, и Маршак, и Горький, это не защитило её от переживаний. На нервной почве у Федорченко обострился туберкулез, отнялись ноги. И вот тогда-то Николай Петрович и решил купить в Тарусе дом и построить здесь для неё «райский сад».

Конечно, сначала была эйфория. Я была вдохновлена, думала, мы сейчас здесь быстренько все уберем, почистим, помоем. Ощущение «во что же я ввязалась» возникло позже. Кажется, ах какая классная печка, а потом дотрагиваешься — и изразцы отваливаются. Со всех сторон сыпется пыль, потолки и стены забиты оргалитом, полы полуразрушены, окна где-то разбиты – все было в очень удручающем состоянии. В кабинете Николая Петровича протекала крыша, потому что на неё упало дерево. Весь дом был завален вещами, которые не имели никакого отношения к Ракицкому, он умер в 1979 году, и сюда, видимо, свозилось что-то ненужное из квартир и дач его наследников. При этом фундамент был крепким, и сруб был в неплохом состоянии. Этому поспособствовало то, что в 1941 году, когда в Тарусе почти два месяца стояли немцы, они выбрали этот дом для проживания одного из офицеров. Понятно почему: это был один из самых красивых домов в Тарусе. Перед заселением они дом побелили, и тем самым спасли дерево от жучков. Следы этой побелки кое-где ещё можно разглядеть.

Первым делом я пригласила сюда своих подруг искусствоведов, они командой приехали на выходные, и мы совершили буквально подвиг, описывая всё, что здесь находилось. Многое смогли сразу распознать: что, для чего, из какого периода, и отличить то, что принадлежало чете Федорченко-Ракицких, от того, что было привнесено позже и должно было покинуть территорию.

Важной задачей было расшифровать то, что я вижу вокруг, вернуть все вещи на те места, где они были. Во-первых, у меня были старые фотографии, на которых видно, что где располагалось. Во-вторых, по проводке, которую мы, естественно меняли, тоже можно было понять и расположение светильников, и расположение мебели.

А во-вторых, и это было удивительно, дом мне сам давал подсказки. Вот нахожу я в углу какой-то пакет, в пакете — завернутое в тряпки, в какие-то старые газеты, зеркало — с уникальным фацетом, которого сейчас никто не делает. Я беру это зеркало, хожу с ним по дому, пытаясь угадать, где бы оно могло висеть, в конце концов вижу два маленьких крючка, подношу зеркало — и оно садится на эти крючки. Магия. А вернее всего — максимальная продуманность.

Здесь ведь всего 55 метров, а такая функциональность и целесообразность всего. К примеру, почему дверь в кабинет сделана двумя створками? Потому что если бы она была целым полотном, то ни тот, ни этот угол не могли бы эксплуатироваться.

А сам кабинет — кажется, что совсем небольшой, но там есть полноценное рабочее место, кровать, библиотека. И ты открываешь окно, а там у тебя весь сад. Это маленькое пространство человек умудрился сделать идеальным. В доме 1929 года постройки были даже туалет и тёплая вода! Он построил это для своей Софьи, эту печь, где можно залить в контейнер холодную воду, а из крана потечет теплая.

Последнее время мне часто приходится с очень большими объектами работать, и когда ты строишь дом на 800 метров, там можно всё. А вот ты найди место для «всего» в таком помещении. При этом здесь не тесно, здесь удобно перемещаться, здесь тебя все обволакивает. Маленькие размеры не позволяют вместить всё, но они позволяют вместить только самое важное. И от этого здесь как-то тепло, и все настоящее, и хочется потрогать.

Дом сохранил фактуры и предметы из разных эпох: 30-е, 40-е, 50-е, 60-е, 70-е. Тут находишь кофемолку, примус или бидон с надписью «Клубника», там — какие-то тёрки и тазики, какие-то устройства, которые Ракицкий сделал сам, и была находка, похожая на насос велосипедный, но вся в дырочках, и я долго не могла понять, что это такое, пока однажды зашедший к нам в гости Борис Пастернак, внук писателя, не взял его в руки и не сказал, что это — опрыскиватель для деревьев. Мы то и дело проваливались в прошлое, в эту теплую, уютную, какую-то магическую атмосферу. И сейчас мне об этом говорит буквально каждый, кто сюда попадает.

Некоторым вещам мы находили новое применение. Отдала мне, например, прежняя хозяйка два чемодана старых кружев. Марианна Могилевская, текстильный дизайнер, которая делает со мной интерьеры загородных домов, все это реставрировала год, наверное, и сделала гениально.

По такому же принципу мы действовали в саду: я пригласила фитопатологов, которые с помощью специального оборудования провели оценку текущего состояния каждого дерева и дали рекомендации по уходу и сохранению старых деревьев, которые мы реализовали уже в первом «сезоне» после открытия дома-музея. Красными ленточками перевязали все растения, которые упоминались в документах Николая Петровича.

Потом мне повезло познакомиться с гениальным питерским ландшафтным бюро «Мох». Когда я узнала, сколько садов они уже создали и что они уже работали в Тарусе, я поняла, что мне точно совершенно надо с ними общаться: они понимают особенности и климата, и земли, и как здесь работают питомники, что и где мы сможем купить. Я хотела обсудить с ними только вопрос кураторства, а исполнителей найти более бюджетных, потому что всё это, честно говоря, колоссальных денег стоит. Но ребята сказали: «Жень, это общественно-значимое дело, и мы, все партнеры, приняли решение разработать этот проект на безвозмездной основе». С главным архитектором «Мха» Юрием Фоменко мы ходили по саду, говорили о том, что же здесь может быть. И благодаря ребятам у меня дооформилось понимание того, как это место должно жить и как должно нести эту историю. Ведь наследие Ракицкого очень многогранное.

Этот сад — большое его достижение как агронома. Он стал его экспериментальной лабораторией, в которой Ракицкий искал способы быстрого выращивания декоративных растений и всегда размышлял, как это можно использовать в озеленении города, садов и парков, пришкольных территорий. Растения из других климатических зон он смог акклиматизировать для наших широт. И южные – маньчжурский орех, румелийскую сосну, и дальневосточные — актинидию, лимонник, кедр сибирский. Сейчас благодаря Ракицкому в каждом дворе Тарусы есть по маньчжурскому ореху, он легко размножается, быстро растёт, и очень живописен. А из актинидии мы варим варенье — по вкусу её плоды похожи на что-то среднее между киви и крыжовником.

При этом представьте, сколько стоит за этим труда. В 1929 году Ракицкий основал этот сад, а водопровода здесь не было до 1955 года (впомните рассказанную выше историю с письмом Паустовского). Два десятка лет нужно было каждый день носить воду ведрами из пруда. Конечно, у него были помощники, но и сам он в этом принимал участие. Теперь, когда я уже имею опыт посадки растений и знаю, сколько воды нужно молодому деревцу — по 20 ведер каждый день на каждое... Понимаете масштаб этого подвига?

В 20-е годы Ракицкий возглавлял комиссию по борьбе с голодом и, так как сам много знал о растениях, он написал книгу, которая позволила многим научиться применять в пищу то, что растет под ногами: варенье из одуванчиков, кофе из топинамбуров, рецепты овощных порошков и паст. При этом, что важно, он всегда говорил о безотходном производстве. Например, если он варит яблочное варенье, то шкурки и семечки не выбрасываются – из шкурок делается повидло, косточки идут в основу для пастилы. Это было очень рациональное, очень бережное отношение ко всему, и оно чувствуется не только в гастрономической части его истории, но и в том, как он работал с этим садом.

Он всегда рассаживал деревья так, чтобы они не мешали друг другу, кто-то будет маленький, кто-то большой, кому-то нужна сторона ветреная, кому-то тихая, кому-то солнце, кому-то тень. Он говорил о том, что деревья на новом месте должны быть посажены при той же ориентации по сторонам света, как они росли на старом месте. Поэтому в питомниках сначала надо помечать, как дерево растет, и потом «докручивать» его на новом месте в нужную сторону. Писал: обязательно привлекайте в сад птиц, сад без птиц погибнет. И мы здесь сейчас делаем все эти кормушки по его как раз заветам.

Он все время думал о взаимодействии всего, о круговороте предметов, людей, растений. И мне кажется это какой-то удивительный культурный код: созидание, эксперименты, бескорыстность, абсолютное отсутствие самолюбия, потому что это все делалось просто ради того, чтобы мир был лучше, и других мотиваторов у него не было.

Я нашла его книги по озеленению садовых участков и по переработке плодов и овощей в домашних условиях, это кладезь полезной информации. Как бороться с насекомыми, как сделать парник, как сделать живую изгородь, как смородину выращивать на шпалерной форме, чтобы удобно было собирать эти ягоды, как делать бассейны... Представляете, бассейны! Кто вообще тогда мог думать о бассейнах, а вот он, пожалуйста, один из пионеров. Причём поскольку Ракицкий писал эти книги в условиях, когда невозможно было что-то купить или достать, то он наглядно показывал, как разные вещи можно сделать своими руками из подручных средств. Например, он показывает, как с помощью табуретки и марли сделать конструкцию для процеживания соков и компотов. Или как погрузить большое растение на колеса, чтобы отвезти к месту пересаживания.

В саду, как и в доме, все настолько продумано, что даже по их архитектуре понятны фокусные зоны. Вот ты смотришь с крыльца – у тебя по оси стоит беседка, смотришь из кабинета - у тебя по оси жасминовая аллея, ты смотришь из гостиной – у тебя по оси румелийская сосна, фонтан и клумба-треугольник. Потом я нахожу письма, где Ракицкий пишет: «Под окном у Софьюшки в клумбе треугольники, я подсадил там цинии и львиный зев». И ты понимаешь, что он видит мир как архитектор и как созидатель на уровне ДНК. Все гармонично, все красиво.

Вот он любил, к примеру, белый цвет, и у него в доме белые рамы, белые ставни. В саду много белых цветов: флоксы, пионы. Сам он ходил в белом кителе и в белой шляпе. И есть фотография – он стоит на фоне этого серого дома с белыми окошками, вокруг белые цветы и он в белом. Человек был пропитан гармонией. Удивительная личность, которая не хотела ни орденов, ни медалей, ничего, он просто это делал, потому что это был его образ жизни. Такое вот тихое созидательство.

А как нежно они общались с женой, какие-то были между ними их тайные шуточки, какая-то игра. И как я об этом узнала — невероятная удача! Недавно получаю сообщение от человека, который раньше был редактором в местной газете «Октябрь», и его родственник, краевед, изучал Тарусу, заброшенные окрестные усадьбы и их истории. Он написал несколько очерков, один из них был посвящен Николаю Петровичу Ракицкому, его-то мне этот редактор и переслал. А там — письма, которые Софья Федорченко писала ему, он ведь часто по делам службы был в Москве, а она оставалась здесь, и общались они только перепиской.

Вот, например, она отправляет ему открытку и подпись: «Уловителю космических лучей, Ракицкому. С новым годом. Сей райский колорит есть следствие облучения космическими лучами». 1976 год. Почему она так написала? Что у них было с этим связано? Или вот такое чудесное письмо: «Ты спрашиваешь, друг, о розах в бутылках, они в прекрасном состоянии. И я прошу тебя, немедля посмотри, как их и когда отсаживать из бутылок, и каким способом. Наши восхитительные новые розы оканчивают свое цветение, ведь они увы неремонтантны, зато Эжен Фюрнст, давший уже 39 цветов, полон бутонов. Очаровательные ярко-розовые астильбы, летники еще не цветут, одна космея розовая и белая, сад полон крапивы, ее понемножку срезает жена Николая Герасимова – Наташа, премилая женщина. Вчера и сегодня нет грозы, и я спокойно гуляла вчера и другого дня по саду, Хмель шел рядом». Хмель – это их пёсик, фокстерьер. «Видела ворота, подтверждаю – они ужасны. Очень грустно без тебя, весь сад к тебе взывает...» Когда это читаешь, до каждой клеточки понимаешь глубину отношений, партнёрства, поддержки друг друга, и сколько иронии, и сколько тут юмора, и как она его подкалывает, и что она ему желает.

Прошлым летом мы запустили Дом Ракицкого как культурный проект. Сначала я сама проводила экскурсии, потом постепенно собралась команда сподвижников, которые помогают мне: наши соседи Ольга Александровна и Елена Борисовна. Мы вместе разбирались с тем, что такое экскурсия на час, как надо за час рассказать всё и не потерять главного, какие-то эмоциональные вещи тоже раскрыть. И всё это трогает людей, то и дело случаются разные интересные эпизоды.

Она говорит: «Евгения, спасибо вам за то, что вы сделали, ведь этот сад — это вся моя жизнь. Маленькой девочкой я пробегала вдоль этого забора, сад всегда был закрыт. Дальше я выросла, вышла замуж, родила ребенка, гуляла с коляской вдоль сада, и не могла сюда зайти. Мои дети родили мне внуков, зимой я катала их на саночках вдоль сада, и не могла зайти. А сейчас сижу в самом его сердце, в доме, любуюсь на эту печь, я — внутри... Спасибо, что подарили возможность заглянуть туда, куда мы никогда не могли заглянуть». И такие трогательные эпизоды случаются то и дело. Каждый соприкасается здесь с чем-то своим личным: «Ой, у моей бабушки была такая же чашечка», «Ой, у нас в семье были такие баночки для муки». Люди вспоминают о чем-то родном, семьях, своих корнях, о своих бабушках и дедушках, о детстве.

Однажды сижу здесь в жасминах, пью чай. Стук в калитку, входят два молодых человека, и спрашивают, что у нас здесь такое и можно ли присоединиться к экскурсии. И что-то в них было такое грустное и печальное, немного неприкаянное, что я почувствовала, что должна их тоже позвать попить чаю. Они садятся, мы разговариваем, оказывается, что один из мальчиков изучает старые усадьбы, другой занимается графическим дизайном. И вот они собираются уходить уже, и один из них на прощанье подходит ко мне, обнимает, и у него слёзы на глазах. «Спасибо вам, вы сегодня помогли мне вернуться к обычной жизни. Некоторое время назад я потерял очень близкого человека и оказался просто в вакууме. Сегодня первый раз, когда я куда-то вышел, и какое счастье, что я попал к вам. Я у вас так согрелся, мне у вас стало так тепло, я понял, что жизнь должна продолжаться».

На детей это место тоже феноменально влияет. За прошлый год мы приняли, наверное, больше двухсот человек из школ Тарусы и Калуги. Однажды приводят стайку ребят-старшеклассников, они заходят, естественно, с такими кривыми лицами, типа вот, в музей приперлись, нафига нам это надо, чё тут делать, какая-то избушка, какой-то сад... Заходят такие, а уходят с другой реакцией: «Я бы хотел тут жить», «Господи, какой классный дом, как здесь уютно». Один мальчик сказал: «Это моя мечта, чтобы в моей жизни я оказался в таком доме». И спрашивают: «А можно мы придём вам помочь, вы зовите, когда вам надо будет что-то сделать», «А можно мы здесь сделаем снеговика?», «А можно мы придем к вам на ярмарку?» Бесценно, когда ты можешь изменить сознание людей , от которых будет зависеть так или иначе судьба этого города, страны. Не хочется штампами изъясняться, но это так. Это место проникает в сердце людей, они думают о доме, о близких, о своем городе, о стране. Это как семена, которые мы сеем и которые прорастут где-то еще в каких-то других ситуациях. Мы делаем людей здесь счастливыми, и это не может не менять их изнутри.

Сейчас дом наполнен в том числе дарами от наших посетителей, которые почувствовали магию места и поняли, что какие-то их вещи тоже могут здесь стать «своими». Кто-то разбирал дом своей мамы и нашел старинные хрустальные рюмочки и фарфоровые чашки, и решил, что нам пригодится — ведь у нас все время здесь проходят мероприятия разные. Кто-то приходит и говорит: «Вы знаете, у меня кружевная скатерть осталась, полотенце, рушники. Вам не нужно?» Я говорю: «Нужно». И эти рушники украшают потом нашу беседку.

Мы часто проводим здесь мероприятия и собираем гостей. 3-го июня, например, на лужайке в саду Ракицкого будет пикник, летний джаз и мастер-класс по сервировке стола. Будем знакомиться с коллекцией этого выдающегося агронома и угощаться блюдами, созданными по его рецептам. Всё лето будут разные иммерсивные экскурсии с чаепитиями и «ботаническими» играми, будем делать гербарии, гобелены из трав и цветов, украшения из натуральных материалов, предметы декора для сада и дома, слушать лекции о старинных сортах пионов и смотреть фрагменты исторических балетов... В общем, планов много.

Сохраняя наследие Ракицкого и Федорченко и показывая его вот в таких бытовых и понятных каждому человеку форматах — как пить чай за столом со скатертью, как делать домашние вечера под уютной лампой, — мы показываем людям красоту повседневной бытовой жизни. И красоту вещей, созданных на основе традиционных промыслов. Вот наша тарусская вышивка, но в новом прочтении: её узором выложен в мозаике роскошный стол в садовой беседке, сплетён абажур из макраме.

И моя следующая идея — просветительский проект, образовательный курс для предметных дизайнеров, где они будут знакомиться с нашими художественными промыслами: гжель, фарфор, художественное стекло и хрусталь... Чтобы они увидели, как это можно использовать в современном дизайне, и чтобы создали свои предметы, которые станут частью экспозиции фестиваля «Жизнь под открытым небом», который мы организуем этим летом. В саду Ракицкого мы создадим шесть тематических зон: спальня в саду, гостиная в саду, детская в саду, ванная прямо здесь, в беседке, столовая — в центре лужайки. Смешаем аутентичные предметы и новые, вдохновленные художественными промыслами. Я думаю, люди часто не понимают ценности того, что они имеют здесь и сейчас. И та история, которую мне хочется создать вокруг дома Николая Ракицкого, — она как раз об этом.